Заябари. Гора. Шаман. Хэсэ.

 

ЗАЯАБАРИ*
Старик Бура торопился забраться на гору до полуденного солнца. Исхоженные звериные тропы вели его наискосок вверх.

Старик путался в следах, временами петлял, кружил между деревьев, но все равно двигался к цели быстрее, чем пытался бы гнать лошадь напрямую сквозь буреломы по камням. Перед крутым подъемом он спешился и торопливо зашагал наверх.

Скала на вершине горы, напоминавшая  с долины заржавелое острие меча, являла собой груду  гладких камней, крытых буро — красным лишайником.

Осматривая скальник, старик  подумал, что не зря  стремился к ней,  и только ее вершина  подходит для свершения обряда,  но скала показалась ему совсем неприступной.

— Поползти вверх боком, цепляясь за выступы.., — начал было прикидывать старик,  и обомлел.

В небесную синь вперились огромные гнутые дуги, слегка покачиваясь, на скалу ступил  горный баран.  Архар топнул ногой и замер, вытаращив на старика раскосые желтые глаза.

Срывая лук, рука Буры невольно потянулась к плечу. Раздался шум падающих камней, архар исчез со скалы.

Старик крякнул с досады – не за архаром же поднялся на гору!

Лук и саадаг* со стрелами повесил за сосновые ветки и закрепил, чтобы не болтались на ветру. Кнут из сыромятной кожи повесил рядом, затем снял и приторочил к поясу, рядом с сумой с продуктами для обряда.

Плюнув на ладони, Бура начал вскарабкиваться вверх. «Не буди камни, ветер не буди».  Цепляясь пальцами за каменные выступы,  тихо, тихо ступая шаг за шагом,  он добрался до верху.

На вершине скалы   на старика обрушился озверелый ветер, сбил с  с ног,  начал рвать и метать полы одежды.

От колючей снежной пыли у старика помутнело в глазах, он упал  и пополз в другую сторону. Очутившись на другом краю скального плато, перевернулся на спину и начал осторожно  сползать вниз по ложбинке между камнями.

Вслед за ним зашуршал тонкий ручеек мелких камней с землей и снегом.

Прыгая с камня на камни, по склону горы помчались наутек встревоженные козы.

Из -за мохнатых веток сосен и елей взлетели стаи птиц и  заполонили небо.

Звонкие стуки  копыт удирающих коз перемешались  с гомоном, квохтанием,  свиристелью напуганных  пернатых, с лопотанием, трепыханием их крыльев,  с шумом  падающих камней и  раскатилось многоголосое эхо, переходящее в долгий  рокочущий гул.

Остановившись на южной стороне скал, Бура содрал с головы шапку, начал вытирать  покрытый испариной лоб и вскочил на ноги. Суетливо  прощупал штаны — не порвались ли. Подшитые поверху отрезами китайского сукна даба, меховые штаны  уцелели, Бура выдохнул с облегчением и огляделся кругом.

Взлетавший с веток деревьев снег искрился на солнце, сквозь разлапистые сосновые ветви проглядывало безмятежное синее небо. Вся земля кругом испещрена следами косуль, горных козлов,  похоже, дичь давно облюбовала это безветренное тихое место, где даже равнодушные серые камни казались теплыми, нагретыми лучами солнца. Вокруг тихо, спокойно, лучшего места для обряда, для поклонения отцу-небу и матери-земле пожалуй не найти!

Так же как и все живое, духи наверняка любят делать привал в таких солнечных местах, так отчего же он, старый, совсем из ума выжил, чего искал на темени голого скальника?!

Открыв суму, старик  проверил, на месте ли посуда с саламатом*, с сушеным ааруулом*, не вытекло ли молоко из берестяного туеска.

Бура поднялся, вытоптал снег, разровнял землю. Собрал камни и начал их складывать друг на друга, стараясь, чтобы углы и края ложились ровно. Камень на камень, щели заткнуты мелкими камушками, и через некоторое время взору старика предстало каменное сооружение высотой до  пояса.

Старик обошел собранные камни кругом, придирчиво разглядывая со всех сторон – правильно ли собрал? От напряжения стариковские колени начали дрожать, он присел на землю, опираясь спиной об камни, и вздремнул незаметно для себя.

Сабельный свист резанул воздух над головой, воздух вспенился алым жгучим туманом, защипало глаза.

-Сын, надо торопиться — прошелестел голос матери и Бура очнулся.

Его знобило, будто ледяные лапы подбирались к сердцу, сжимали и холодили изнутри. С трудом заставив себя подняться на ноги, отряхнулся.

Нельзя спать на горе, нельзя спать на холоде, нельзя спать, не завершив дело, слышишь, забыл, что нельзя на горе спать, или стал совсем худ?!

Из-за пазухи достал брусок железа и кремень, сел на колени. Мешочек с пучком сухой травы и перетертым в труху древесным грибом вывалил на кусок березовой коры. Сильными ударами камня об брусок железа быстро высек искру. Поддувая и поднеся к искре пучки сухой травы, он развел огонь. Пока не перегорела березовая кора, перенес огонь на каменное сооружение. Весело, с треском уминая сухую кору и ветки, огонь заплясал на камнях. Старик подложил к огню пучки вереска и можжевельника. Окурил горьковато-сладким дымом руки, лук, саадаг со стрелами, кнут, нож, берестяные посудины с просом, саламатом и молоком.
Из берестяного кадка вычерпнул молоко, саламат, обходя камни, начал окроплять .

— Когда приходят тяжелые дни, сын, к матери природе, в великому отцу- небу-тэнгри обратись. Всем сердцем обратись. Благодари, лучшие слова для них найди, пой величальную песни в их честь, пой, призывай, хвали, пой, благодари, благодари, потом проси себе, только потом.., — зазвучал в нем тихий и немного хриплый голос матери и он почувствовал, как кровь ударила в голову.

— Заяабари ехэ*заяабари. Когда в золотом кругу вселенной всего лишь соринкой, всего лишь пылинкой родился, приняла ты меня мать земля в свои ласковые ладони, благодарю тебя. Вечное синее небо — тэнгри — отец, высокий покровитель, благодарю, что защищал меня, укреплял мой дух, солнце мое ласковое, лаской, теплом укрывающие, благодарю, истоки чистых вод, живые родники дарили силу, благодарю…

Растерявшись вначале, Бура начал выговаривать все быстрее и быстрее. Слова, никогда не услышанные и не произнесенные им, вдруг понеслись сами, будто кто-то невидимый толкал и шептал на ухо. Воспевая, восхваляя, призывая духов небожителей, он начал рассказ про единственного внука, покалеченного и обездвиженного.

Когда друг за другом ушли в горный дом* его сын с невесткой, Бура был еще силен. Внук рос, не слезая со спины его лошади. Как щенка малого засунув в пазуху, Бура таскал его с собой до трех лет. В три года посадил внука на коня и дал ему в руки узду. К пяти годам не боялся за внука — тот мог держаться на спине любого скакуна, в восемь лет внук  уже объезжал молодых лошадей, в девять лет на скаку попадал в глаз бегущей косули, поднимал на скаку с земли стрелу, в десять лет на облавной охоте добыл изюбра, в двенадцать лет внук с ватагой друзей пропадал в лесах на много дней и ночей, уходил на дальние чужие земли, Бура был спокоен за него.

Когда внук поймал на аркан дикую степную лошадь и привел к нему, Бура, будто почувствовав неладное, тотчас же приказал внуку отпустить на волю лошадь.

Внук лишь рассмеялся в ответ и сказал, что наконец-то нашел свою давнюю мечту — крылатую лошадь.

Не лошадь он привел, зверя необузданного!

Лошадь, вырываясь из узды, исходила пеной, с храпом приседала на задние ноги, становилась на дыбы, не ржала, а казалось, рычала, раздувая ноздри, скалилась и кусала каждого, кто к ней приблизится.
Чтобы обуздать и сделать своим верным другом, внук проводил с лошадью все дни. Лошадь не давала стреножить себя, приходилось караулить по ночам, чтобы не загрызли волки.

Все в этой лошади вызывало в Буре ярость, даже короткая стоячая грива лошади, за которую не ухватишься, не удержишься, зажимая и перекручивая между пальцев, вызывала в нем гнев и ненависть.

Лошадь отвечала тем же. Заметив  старика даже издали, лошадь подпрыгивала, с чудовищной силой выбрасывая вперед копыта и начинала кружить и бесноваться еще сильнее.

Видя, как мается внук с лошадью, у Буры чесались руки. Но хлыст из переплетенной сыромятной кожи Хэсэ  не давал ему использовать.

Он запретил деду подходить к лошади, уходил в степи, в лес, и терпеливо, изо дня в день, приручивал, привязывал лошадь к себе, сначала объезжал без седла, затем, ближе к осени, приучил ее к седлу.

Назвал лошадь Булган*.

Поступь, сказал он, у лошади, мягкая, как шкурка соболя.

Не соболь, а шолмос*!

Разламывая на куски, Бура подкидывал в огонь лепешку из перетертого проса, подносил саламат и молоко. Из впалых, подслеповато моргающих глаз старика струились слезы, тряслись костлявые плечи .

В тот злополучный вечер он наблюдал, как внук  гикнул и пустил  лошадь бешеным галопом. Наперерез ему выскочили собаки. Лошадь взбрыкнула, отскакивая в сторону, поднялась на дыбы и понесла.  Падая с лошади, внук раньше сразу поднимался в седле, а тут не успел подняться, как лошадь наступила ногой на него и поволокла по земле. Друзья внука тут же пустились следом. Свистя и улюлюкая, молодые люди загнали дикую лошадь в ближайший лесной бурелом и остановили …

Когда занесли домой внука, завернутого в пропитанный кровью войлок, у Буры началась иная жизнь,  полная страхов и безысходного, неистового отчаяния.

Призывание души , угощение — кормление добрых духов и изгнание злых, окуривание можжевельником и обмытие тела аршаном*, настои хвои, трав..,  —  все что можно было делать, Бура делал. Горячая кровь и печень только что заколотого барана, лекарство из изюбриных рогов, разваренные лосиные жилы, костные бульоны, курунга, тарак* каждый день, жертвоприношение лошадью, обложение бараном…

Внук пришел в сознание, можно сказать, что выжил. Начал принимать еду и разговаривать с трудом , но так и  не мог подняться на ноги.

От переживаний Бура лишился сна. Странные, страшные, синие сны и видения начали посещать его и разрывать душу.

Во снах он снова был маленьким. Прижатый к груди матери, скакал на лошади, как летал.  Храп  бегущих лошадей, горький запах пота, крики. Остановка на горе, запах дыма в ноздрях,  звездный блеск над ними.  Молодые и старые женщины собирают камни на горе, рядом — дети. На камнях пляшет огонь, мать брызгает грудным молоком.  Молочные брызги огромные, голубоватые, белые, парят в воздухе как надутые бычьи пузыри. Мать с улыбкой смотрит на него.  Звучит ласковый голос матери: « Сынок, когда придут трудные дни, отцу — небу, природе-матери обратись…»

Яркие воспоминания начали озарять и мучить его.
Вот он сидит на коленях матери, сосет грудь, мягкие сухие губы матери касаются его темени, пальцы перебирают волосинки на голове. Он заливается смехом, на миг отпуская материнский сосок, вновь прилипает к соску и надкусывает. Мать вскрикивает от боли, отдергивая  от груди и  тут же тискает его, обнюхивает, целует и дает ему второй  сосок. Теплое молоко льется между губ, стекает по подбородку. Мать смеется, обращаясь к человеку, сидящему на противоположной стороне юрты. Из-за дыма очага лица не видно, вырисовывается только смутный силуэт, но он знает, что у человека колючие усы и подбородок. Колючие усы подходят, щекочут его лицо,живот, ноги, пятки, он истошно визжит, захлебывается от смеха, дрыгает ногами.

Вдруг все рушится. Свист, гиканье, неистовый ор. Чудовища на лошадях, крики, огонь, трупы сложенных кучей людей и палач, стоящий рядом с колесом телеги. Головы, что выше колеса телеги, тут же отлетают с кувырком. И кровь, кругом брызжет алая кровь.

Босоногий, только начинавший ходить Бура стоит перед колесом, блестящая сабля свистит и режет воздух над ним, палач, молодой белозубый, хохочет  и пинком отшвыривает его в сторону матери, лежавшей на земле ничком.

Потом началась бесконечная долгая ночная скачка. Лица женщин, выживших в той ночной резне, проносились перед ним; беззубые, белозубо улыбающиеся, напуганные, отчаянно смелые. Бура понял, что несколько женщин его племени сумели вырваться из рук врагов и убежать.

Но, если суждено было закончиться его роду, то почему он тогда не умер?! Почему его единственный внук, никому дорогу не переступивший, ни перед кем не виноватый, должен страдать?! Не живой, не мертвый, что будет с ним, когда старик отойдет в свой горный дом?

Огонь перестал потрескивать и плясать, замолкли все лесные звуки, даже ветер затих в кронах деревьев.

Вокруг старика закружил горячий поток воздуха. Стало тепло и тяжело плечам, будто накинул овчинную доху. Может быть, духи покровители приостановились рядом с ним, услышали его? Начало покалывать концы пальцев, старику стало жарко, он расстегнул ворот одежды. Засвербело в носу и он чихнул несколько раз.

Навалилась невероятная усталость; все что хотел, высказал, внутри стало пусто и чисто.

Пока догорал огонь, он собрал в суму посуду. Поклонился, обращаясь небу, скалам над ним, сложенным камням, поклонился четырем сторонам света.

Снял с ветки лук со стрелами, спустился к лошади.

Обученная внуком лошадь подбежала к нему на свист. Бура никогда лошадь не привязывал за дерево. Привязанная лошадь – легкая добыча волков. Хотя когда поднимался на гору, Бура уже знал по следам, что стая волков ушла вслед за стадом косуль на северную сторону.

С подножия горы просматривалась долина, где остановился на зимовку его айл. Вернее, айл* Гани Бүхэ, могущественного галши*, самого сильного, умного человека рода.

Бура когда-то взял в жены девушку из этого рода, поэтому некоторые считали его прибившимся к роду, подтрунивали иногда, но Бура привык и не обращал внимания.

Айл встретил его привычным шумом.

Из жилища Буры доносились громкие молодые голоса. Понятно, пришли друзья Хэсэ, как всегда, подтопили, наверное, очаг, и занесли лед, положили в котел мясо вариться и сидят балагурят.

Бура переступил порог. Внук, повиснув подмышкой на петле, стянутой от тооно*, торопливо закрывал крышку туеска с молочным архи*.

Архи пробуют , озорники! Ну я им покажу, как хлебать архи раньше времени!

Я им сейчас покажу!

Стой… Что происходит?

Внук, перекладывая руки в петле, оперся об крючковатую палку, попытался сделать шаг в его сторону.

С плеч его упала волчья доха. Худой, бледный, изможденный, кости стянуты кожей. Его била крупная дрожь, дрожала  безвольно висевшая одна нога, казалось, что внук вот вот упадет, но он стоял, стоял на своей  ноге!

-Хэсэ – глухо сказал Бура — как ты?

Мимо него прошмыгнули друзья сына с рысьими шапками в подмышках. Смущенный долговязый Һажа, сын кузнеца и верткий, коротенький как пенек Багла.

Бура молча сложил саадаг в кожаный сундук для стрел, повесил на стену лук.

-Хэсэ, как ты?

-Баабай*, — куда ездили? – спросил внук.

-Хэсэ…- голос старика осекся и к горлу подступил комок.

-Баабай, я встал… Я давно пытался , пробовал встать, друзья помогали…

Встал,  пытался, помогали… Бура подошел к внуку, прижался лбом к голове внука и выскочил на улицу.

Старик упал на колени, ткнулся лицом в снег. Медленно повернулся на спину, вытер снегом лицо.

— Давно пытался, пробовал встать, совпадение, совпадение…

Бура встал, запрокинул седую всклокоченную голову к далекому и родному небу, зажигающему один за другим тысячи горячих искристых звезд.

Над черно-синим склоном горы засиял месяц, гнутый, как бараний рог. Воздух, прохладный и чистый, как родниковая вода, колебался, дрожал. Неистовый ветер кружил под ногами старика, скручивая, стягивая и отпуская в воздухе волосяные струны моринхура.  Ликующие напевные звуки уносились в потоки верхового ветра, со свистом и с завыванием разгоняли по небу рваные  облака. Под ногами белой поземкой кружился снег — счастье есть, есть!  Есть счастье!

— Когда в золотом кругу вселенной всего лишь соринкой, всего лишь пылинкой родился, приняла ты меня мать земля в свои ласковые ладони, благодарю тебя. Вечное синее небо — отец, охранял ты, и защищал мой дух, благодарю. Благодарю тебя, высокое небо — отец мой великий , вечное синее небо, спаситель, покровитель, благодарю тебя!

— Баабай, — из-за дверного раздался голос внука — к Гани Бүхэ приехал шаман Харлуу .

— Что?!

От порыва ветра поднялся дверной полог и сильно хлопнул.

— Приехал, говорю…

— Харлуу?! – Громко воскликнув, Бура соскочил на ноги и в несколько прыжков оказался рядом с Хэсэ.

— Друзья видели, как к коновязи Гани Бүхэ привязывали лошадей. Он приехал на двух лошадях.

— Откуда знаешь, что это был Харлуу?!

— Друзья сказали. Говорят, его вызвали для лечения Гани Бүхэ…

Шаман Харлуу… Черный шаман Харлуу, кто же не слышал про него…

Его именем старухи стращали  детей, его именем отцы и матери пугали сыновей и дочерей, что от его имени вздрагивали видавшие виды старики, умолкая, отводя глаза,  уходя головою в плечи…

Съедающий души, ворующий души, обменивающий души смертельно больных на души здоровых людей — вот кто черный шаман Харлуу!

Понятно, зачем приехал черный шаман к умирающему старому Гани Бүхэ!

Только вот чью душу? Чью душу готовятся обменивать?!

Старик быстро вышел из дома и направился к юрте Гани Бүхэ.

Навалилась непроглядная темень. Вкрадчивыми, бесшумными лисьими  шажками подобрался старик к стенам жилья Гани Бүхэ. Как маленький невидимый клещ, прилепился ухом к стене.

Было слышно, как разговаривают два немолодых человека. Голоса хриплые, зычные, привыкшие много говорить и приказывать. Голос Гани Бүхэ, задыхающийся, прерывистый, глухой и напористо громогласный голос шамана Харлуу.

На чью душу собрались менять ослабевшую душу Гани Бүхэ? Это вопрос мучил Бура и он даже не замечал ветра, пробирающего до костей.

О чем эти два всесильных договариваются?

До ушей старика донеслись  имена мужчин из их айла. Дядя, брат, племянник, шурин, внук, родня. Родню, говорит, не надо трогать.

И вдруг Бура услышал имя своего внука и подпрыгнул на месте! Так и думал! Так и думал!

— Молодой, сильный, бесстрашный. Только недавно при смерти был, а слышал, что уже встает на ноги…

— И еще за него некому мстить — его дед совсем стар – сегодня завтра уйдет…

Бура  прикусил язык. Задыхаясь от  ярости и гнева,  старик еле себя сдерживал, чтобы не забежать в юрту и прикончить обоих на месте. Как они смеют распоряжаться чужими душами! Воры! Убийцы!

Остановил себя перед порогом — если накинется на них, то верно угробит внука.

Кулаки старика  сжались: «Никогда, никогда ты слышишь?! Никогда тебе не отдам внука. Никогда не позволю забрать  душу внука! Проклятый Гани Бүхэ, посмотрим, кто кого! »

Не помня себя, старик побежал обратно. В доме   разбудил затухающий огонь, приволок с улицы полусырой корень  дерева, кинул рядом с очагом.

Снял  с западной стены стрелохранилище — хэһэнэг, приданое его жены, давным давно ушедшей в свой горный дом.   Быстро потер девять ремней по бокам стрелохранилища и открыл.  В мешке  из тугой лосиной кожи хранились стрелы.  Некоторые стрелы совсем старые, с костяными наконечниками,  но никогда, ничего не выбрасывал Бура.

Старый кнут, красный , тамарисковый, из переплетенной  изюбриной кожи, кинул внуку.

Дал ему в руки  лук со стрелами, положил рядом стрелохранилищем.

— Не спи, следи за огнем. Смотри наверх, если пошевелится тооно*, не раздумывай, сразу  стреляй! –   сказал он внуку.

Тяжелый бич из перекрученных конских волос привязал к поясу, в суму положил туесок молочной архи, взял топор и быстро вышел на улицу. Оседлав коня,  пустился в ближний лес.

В лес далеко не уходил, быстро  подошел к крайним деревьям. Вытащив молочную архи, окропил и покапал во все стороны, горсть пшена разбросал.

-Не по своей воле пришел, простите!

Подошел к молодой сосне в человеческий рост  и с размаху ободрал бичом ветки.

-Ты не дерево простое, ты шаман Харлуу! Не дерево лесное, черный шаман Харлуу! – воскликнул он и разрубил дерево под самый корень.

Подвязав конец дерева  кожаной веревкой, другой конец веревки приторочил к седлу  и волоком дотащил до дома.

Поставил на огонь большой железный котел, принес воды и налил.

Сунул деревце концом в забурлившую  воду и начал  кружить и вертеть.

Хэсэ, удивленно на него посматривая, молча изучал  стрелы, дул на оперение. Задев пальцем трехгранное шило старой стрелы, поранился, подул, облизнул палец.

— Как в воде  сосна кружится,  и так же ты  кружись, вертись, вертись, кружись, не трогай моего внука, не ищи моего внука!

Кипящая  вода пошла кругом, образовывая  посередине черную воронку.

-Баабай,  кажется,  вы выше стали, — раздался изумленный голос Хэсэ.

— Кому суждено уйти, пусть уходит, кому суждено жить, пусть живет! Старый Гани Бухэ изжил свое, истоптал все сапоги, пусть уходит, молодому Хэсэ жить да жить, детей наживать, род свой продлевать… Как вода черная кипит, пусть так же кипит голова Харлуу. Как черная вода кружится, пусть так же кружится голова Харлуу!

Еле стоявщий на ногах Хэсэ и  посиневший от напряжения и переживаний старик Бура, спасая жизнь и душу Хэсэ, до утра кружили воду в котле.

Когда забрезжил рассвет, Бура вышел на улицу. Еле живой, прислонился к стене юрты .

Густая рассветная синева рассеивалась.

Со стороны жилища  Гани Бүхэ отделилась темно-синяя  тень, шаткой походкой подошла к коновязи.

Послышался всхрап коня, беспокойный звон уздечек и и хриплый усталый окрик.

Тень оседлала коня и тронулась с места. Будто дорогого гостя напоили допьяна молочным архи, всадник качался на седле: взад-вперед, налево-направо. Вскоре пьяный всадник скрылся за горой.

Бура вытащил из дома котел с водой, вылил вслед за всадником, использованную сосну разрубил и  отбросил подальше.

Старик растер лицо снегом и зашел домой.

— Баабай, — раздался голос сонный внука. — Надо найти мою Булган, одичает совсем.

— Только не Булган, забудь о ней, на свете много других лошадей!

— Баабай, таких как Булган, нет нигде — сказал внук — Каждую ночь я летаю на ней…

-Хэсэ, нет, нет…

Старик в сердцах разломал об колено рукоятку хлыста, бросил в затухающий огонь.

Угли на миг покраснели и зачадили, горький дым начал расползаться по жилью.

— Таких  как Булган, нет, — повторил внук — Мои парни сказали, что лошадь ушла за перевал, пасется с диким стадом. Баабай, ни у кого нет таких быстрых  лошадей, только у меня. Быстрых, крылатых,  как ветер. Скоро найду мою лошадь, поймаю  ее…

Внук уже  засыпал, слабая улыбка пробегала по его тонким обескровленным губам: » Найду мою лошадь,  все равно поймаю…»

***

* Баабай- отец или дед
*Заяабари- судьба, рок, или покровитель в бурятском шаманизме
*Архар- горный козел
*Саадаг- колчан
*Саламат- национальное бурятское блюдо из сметаны и муки
*Ааруул – сушеный творог
*Ехэ- большой, великий
*Горный дом- некоторые племена бурят хоронили умерших в горах (хада гэр)
*Булган-соболь
*Шолмос- начистая сила
*Айл- поселение
*Галши-старейшина на облавной охоте
*Архи -молочная водка.
Тооно*-верхнее отверстие бурятского жилища- дымник.

продолжение

Хэсэ

... Лети, скакун мой, лети над землей, над горами, под облаками,  лети наперегонки с ветром, за верховым, сильным, за уходящим солнцем, за луной, лети…

Ни кого нет такой лошади,  только у него!

Хэсэ ликовал, сердце выскакивало из груди, хотелось понукать, подгонять лошадь: быстрее, еще быстрее! Хэсэ не слышал ни дыхания, ни ржания лошади, раздавался лишь  стук его  сердца: луг-луг-луг.

Лошадь набирала высоту, плавно скользила по рыхлым влажным облакам. Холодная колючая пыль обжигала лицо Хэсэ, он вытирал глаза кулаком, шершавым, словно кора лиственницы. Далеко  горизонте тянулись бесконечные гряды синих гор с белыми вершинами, от которых веяло льдом и снегом. 

Обтекая кругом невысокий горный склон, заросший осинником, внизу мелькнул табун диких лошадей и скрылся из глаз.

Булган мотнула головой, оттянула повод из рук Хэсэ, заржала, устремляясь вслед ушедшему табуну.

Ладонь Хэсэ опустилась вниз по шее коня и похлопала. «Нет, не сейчас,» — шепнул Хэсэ в ухо своей лошади, дернул повод.

Пригнувшись еще ниже  к спине лошади Булган, Хэсэ сжал в ладонях с поводом ее короткую жесткую гриву. Словно клещ, словно чертополох на мягкой шелковистой шкуре, не вывести, не выдернуть. 

У подножия хребтов с щетинистыми скальными вершинами паслись дикие козы, по узкому распадку серебрился ручеек, выше, из-под темных завалов камней просачивался на землю родник.

Искрились на солнце круглые прозрачные пузырьки воздуха, лопались в воде.

Рядом, по неровному оврагу с рыжими проплешинами мельтешили бурые спины кабанов, хор-хор, хур-хур… Чумазые пятачки разгребают землю, коренья, полосатые поросята визжат, носятся друг за другом.

К северу от горных хребтов тянулась к горизонту безбрежная зеленая тайга, над ней плыли запахи хвойного леса, влажной земли и кружили голову Хэсэ.

Через густой бурелом двигались на север маралы. Они  медленно и осторожно переступали через упавшие деревья, будто опасались повредить наполненные кровью новые рожки.

Между каменных завалов и заваленных с корнями деревьев сновали маленькие пушистые волчата. Обнюхивая подтаявшую после поздних снегов землю, они разбредались в стороны; тяв-няв, тяв, р-р…

Следя за детенышами, на огромном сером валуне возлеживала  волчица.

Шенки наткнулись на оставленную матерью мертвую куропатку, набросились на нее и начали разрывать.

Торопясь на пир к братьям и сестрам, маленький щеночек заковылял на хилых ножках, споткнулся внезапно и полетел кувырком с камня, заскулил, подвывая и жалобно взвизгивая.

— Спасите, больно! — слышалось, будто он жаловался и просил защиты.

Волчица заурчала и тут же кинулась на помощь к детенышу.

Зарычав, она перекусила волчонку шею, голова ее мотнулась вверх и обездвиженное тельце щенка шлепнулось на землю рядом с остальными волчатами.

— Как?! Разве мать не спасает свое дитя?!

— Спасла. Слабак не выживет, станет кормом для чужих — послышалось в ответ.

Волчица ощерилась на Хэсэ, с длинных клыков ее потянулась к земле кровь.

Немигающие желтые глаза остановились на Хэсэ.

Какие холодные, беспощадные глаза!

Хэсэ вздрогнул от испуга и проснулся.

С облегчением выдохнул — сон.

Всего лишь сон. 

С сожалением вздохнул, вспомнив следом свой полет на лошади.

Оглядел дом- никого.

И холод. Очаг давно остыл.

Баабай*наверное ушел в тайгу, он опять остался один в доме.

Округлый дымоход зиял, словно бездонный синий колодец, излучал свет, высвечивал очертания очага.

Над очагом — котел, три ноги его- как растянутые вымени старых кляч и уперлись в потухшие угли.

Четыре черных почерневших столба тээни*,  оттуда тянулась толстая веревка из перекрученного  конского волоса, конец которой лежал у изголовья кровати Хэсэ. 

В синем кругу дымохода защебетали и замельтешили острохвостые ласточки. Одна из них нырнула в дом, начала  кружить под крышей.

Вылетев, вскоре вернулась со второй, беспрестанно щебетавшей ласточкой.

— Готовятся лепить домик для птенцов, — лениво подумал Хэсэ, — лепите, лепите, торопитесь.

Хэсэ протянул руки и ухватился за свисающую веревку.

Подтягиваясь на руках, поднялся на ноги.

Задрожав, чуть не упал. От боли  свело скулы, слезы брызнули из глаз.

Каждый день пытается на ноги встать и каждый раз испытывает невыносимую боль и отчаяние.

Сколько можно. Сколько это будет длиться.

Может, лечь обратно в теплую постель, с головой в меховое одеяло, забыть о боли, забыть обо всем, уснуть насовсем…

Пяс — на руку упало коричневое мокрое пятнышко. Помет ласточки.

Хэсэ рассмеялся, смахнул слезу.

Как ни в чем не бывало, ласточки продолжали реять над ним.

Подтянулся еще раз.

Слабый не выживет. Станет кормом для чужих. Станет кормом для чужих, станет кормом для чужих…

Слабак!

От мгновенно вспыхнувшей ярости потемнело в глазах.

Вцепившись в веревку, Хэсэ всей силой подтянулся,  скрутив петлю, завис в ней подмышкой и сделал шаг.

Одна нога по прежнему бессильна, свисает, мешается. Может отрезать ее, суку. Насовсем. На лошади можно и без ног…

Хэсэ усмехнулся, отгоняя черные мысли.

Будь что будет, лишь бы оказаться на спине лошади.

Старик Бура, узнав что Хэсэ начал подниматься на ноги, привез из леса несколько длинных березовых веток и и изготовил костыли для него…

Покачиваясь, Хэсэ подошел к танхим.* Взял нож, снял с крючка берестяную посудину с широким дном и  шагнул в сторону очага…

Продолжение следует...

Баабай*-отец. (перевод с бурятского языка)

Тээни*- столбы-опоры вокруг очага.

Танхим*- полки для посуды. 

Баира Бальбурова

Уран хүн