Ирина Булгутова. Городские мотивы в бурятской поэзии

Изображение города, освоение его реалий органично входит в литературу нового и новейшего времени, формируя в ней урбанистический принцип, суть которого в ощущении мира города своим, обжитым и уютным пространством.

В западноевропейской литературе урбанистический принцип формируется уже в XIX веке и к ХХ веку он уже четко осознается как важный и необходимый элемент не только пространственной характеристики, но и как составляющая в общей системе идейно-ценностной ориентации человека.

Реализация темы города в литературе ХХ века имеет важный культурологический аспект, так как город осознается не только в качестве места социальных противоречий, но и как сосредоточие культурных, жизненных ценностей, сфера и арена реализации человека формирующейся техногенной цивилизации. Идея прогресса, основанного на развитии научно-технических идей, провозглашенная еще просветителями, уже тогда определила оппозицию естественного природного мира и цивилизации. Развитие города осмысливается как цивилизующий фактор в поступательном движении общества, освоение этого процесса в литературе, реализация образа города в художественных произведениях позволяет актуализировать, таким образом, его аксиологический, культурологический смыслы.

В процессе развития художественного слова в новейшее время в литературах, сохраняющих свой этнический характер, к которым относится и бурятская литература, так же происходит освоение новых жизненных реалий. Соотношение традиционного мировосприятия и современной ориентации человека в мире особенно четко прослеживается в воссоздании образа города, городских мотивов. Для исследования данной темы возможности и преимущества ряда поэтических текстов заключаются в том, что лирическое слово как непосредственный отклик человека на его пребывание в мире чутко и своевременно отражает меняющуюся реальность.

В бурятском литературоведении достаточно всесторонне исследовано пространство природной естественной жизни, хронотоп, который условно можно назвать идиллическим. Как оппозиционное по отношению к нему осознается пространство города.

Так уже в 20-е годы в поэзии Солбонэ Туя (стихотворение «Город») воплощается восприятие города как чужого пространства: «Для меня – бурята, так нежданно – новы / Эти звоны и свистки…/ Вздохи, крики, гулы, трубовые ревы, / Многоцветные огни…». Непосредственность эмоциональной реакции поэта выражается в воссоздании звуковых и зрительных образов, как дисгармоничных по преимуществу, примечательна национальная самоидентификация лирического героя (для меня, бурята), существенная для характеристики того революционного по сути изменения традиционного уклада жизни. Противопоставление «голодных, умирающих в пыли» и «беззаботных, пьяно тонущих в хмели», или же деталь, отмечаемая взглядом, — «домик этот хмельный, с красной лампочкой, с огнем» выдвигают на первый план социальные противоречия городской жизни, ее неприятие, вследствие чего закономерным становится своеобразный вывод: «Эх, ты город, город! Ярко ты залучен / Электрическим огнем! – / Для меня же чужд ты и не близок, скучен… / Скучен, скучен ты во всем!».  Как известно, Солбонэ Туя писал на русском языке, и в его поэтических текстах прослеживается определенное влияние литературного контекста эпохи, в частности И.Северянина; но воссоздание самого образа города с оборотными сторонами цивилизации и его противопоставление «цветостепи» самобытно и определило одну из магистральных линий в толковании этой темы в бурятской поэзии.

Городские мотивы и образы органично вошли в поэзию 60-х годов, в частности они воплотились в творчестве Дондока Улзытуева в стихотворениях, созерцательных по реализуемой в них позиции лирического героя. Так, например, стихотворение «Намарай хото» («Осенний город») представляет собой зарисовку осенней погоды и ряда картинок городской жизни: дома, прохожие, трамваи, студенты, базарные торговки. Рамками образного ряда становится крики пролетающей над городом одинокой птицы в начальных стихах, и стаи птиц в заключительных строках стихотворения. Реалии городской жизни перемежаются с приметами природной жизни, причем смысл образного ряда в неизбежном подчинении всей городской жизни общим природным законам, так все приобретает оттенки желтого и красного цветов, которые органично включаются в общую картину: «Шаргал гэрнүүд, / шаргал хүнүүд, / шаргал улаан хубсаhанууд…шаргал улан трамвайнууд» ( желтые дома / и люди, / красные одежды / и трамваи). Собственно урбанистический принцип нами здесь не усматривается, так как здесь реализуется мысль о всесилии природы: «Хотын гудамжаар алхална / утын намар» (По городским улицам шагает / долгая осень). В стихотворениях Д. Улзытуева город всегда вписан в более широкое пространство природного мира. В стихотворении «Түрэлхи хотом, баяртай» (Родная столица, прощай!) в образах, описывающих Москву, так или иначе вводится природный мир; город «на груди» земли, освещаем по утрам солнцем, ночью звездами, улицы подобны полноводным голубым рекам, корнями устремлен он в глубь земли, ветвями в космос – круговерть Галактики, под луною — голубеет, под солнцем — зеленеет. Весь образный ряд ведет к проявлению центрального сравнения города как дерева: «Агар зандан модон мэтэлши, / Түрэлхи хотомни!» (Сандаловому дереву подобна ты, родная столица!). Преимущественное внимание к природным образам при изображении городской жизни прослеживается в стихотворении «Гудамжада» (На улице), в котором лирический герой внимательно приглядывается к небольшим уголкам природы в городе, замечая мельчайшие изменения в цветении тополей, смену нежных шелковых листочков на пух. Взгляд поэта среди машин и суеты прослеживает «недолгое городское путешествие» мягкого пушистого пуха. Лирический герой Д.Улзытуева воспринимает и оценивает реалии городской жизни с точки зрения традиционного мировосприятия, так, в стихотворении «Гостиница» ощущение дискомфорта раскрывается в сравнении этажей с верхним, срединным и нижним мирами мифологии: «Гурбан замбиин дундахи соо / Гууража hуунаб гансааран./ Хонохо гээшэнь хүндэ даа, / Хоер замби шагнаархан» (Трех миров посередине / сижу один. / Тяжело ночевать, / Слушая шум двух других миров). Эта же тема одиночества как ощущения человека в городе становится лирической темой стихотворения «Мордолго» (Отъезд). Все стихотворение представляет собой перечисления ряда человеческих лиц и обличий, воспроизводящих привокзальную суету, для раскрытия в финале одиночества лирического героя в этой толпе: «Хонгор гансаа / хүлеэнэб… үгы…». (Жду милую, / Единственную… Нет ее…)

В стихотворении Бориса Сыренова «Город тухай хүдөөгэй үбгэнэй бодолнууд» (Размышления о городе деревенского старика), написанном в 70-80-е годы, городская жизнь дана с помощью приема «остранения», с точки зрения человека старшего поколения, впервые открывающего для себя особенности городской жизни. В начале стихотворения звучит мысль о ценностях коллективистского бытия деревенской жизни: «Эжэл нүхэдөө айлшаар урижа, / Энеэжэ hуухаhаа hайхан юумэ үгы» (Пригласить близких друзей в гости / И сидеть, смеяться — нет ничего лучше). Герой, рассказывающий о своем приезде в город к сыну, подмечает следующие детали: городское освещение по ночам, суету, многолюдье, шум, лязг, ряды одинаковых домов, удобства в квартире: «Газаа гарангүйгөөр / Галаб эрьетэр хоргодон, / Эдеэ нөөсэлжэ абаад, / Һуугаа болбол hуугыш». (Не выходя на улицу, спрятавшись до светопреставленья / натаскав себе еды, / сиди, если хочешь). Но удобства цивилизации не могут заменить с точки зрения старого человека ценности живого человеческого общения; отчужденность человеческого существования как примета городской жизни, небольшие семьи вызывают недоумение и неприятие героя. Как человек, сформированный в традиционной бурятской культуре, органически приобщенный к миру природы, лирический герой усматривает в городском образе жизни нарушение естественных законов бытия.

Мир города является привычной средой для лирического героя Н. Нимбуева, именно здесь разворачивается история становления его души, всех переживаний, открытия мира: несостоявшееся свидание и ожидание у афишной тумбы, разговор с дворником, встреча с первой любовью во время прогулки по проспекту, — все это привычные приметы и реалии городского быта. В поэтическом видении преображается городская жизнь, поэт может увидеть красоту и в городской жизни, так, в стихотворении «Дождь в городе» появляется бывшая когда-то в картинах импрессионистов новаторской перспектива взгляда сверху вниз на улицу, привычная в общем-то для городского жителя: «пестрые женские зонтики / по тротуарам плывут, / как по осенней канаве / опавшие лепестки». Н.Нимбуев в стихотворении «Муза», казалось бы, программно заявляет о том, что его муза – это муза городская: «И я воспел в отчаянье / паренье крыш, чердачных голубятен, мелодию трамвайных проводов, весну и осень человека». Не случайно здесь возникает образ «водосточной трубы, распускающейся белыми цветами», перекликающийся с образом великого поэта-урбаниста В. Маяковского: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы / на флейте водосточных труб?». У Нимбуева есть прямая перекличка с этим образом: «Был март. / Водосточные трубы / настраивала весна». В городской жизни взгляд поэта находит положительные моменты: «Так хорошо было в этот вечер! / трогался переполненный трамвай. / Смеющаяся старая женщина / подбирала на снегу / пуговицы», картина, воссозданная в этом пятистишии Нимбуева скорее исключение из привычного ряда городской жизни, такая оценка сутолоки, суеты и тесноты нетипична, в этом и суть лирической ситуации – на душе хорошо потому, что люди способны сохранять в себе светлое доброе начало в самых неблагоприятных положениях. А вот диаметрально противоположное восприятие ситуации: «В ночи катился арбузом / брызжущий смехом трамвай. / Рельсы под ним бежали прямо в мое сердце. / Я испугался/ столько хохочущих, беспечных людей, / и все – ко мне?!». Лирический герой остро воспринимает, скорее не принимает скученность городской жизни. Поэтом-урбанистом назвать Н.Нимбуева вряд ли возможно без определенной натяжки, так как реалии городской жизни всегда лишь фон для внутренних переживаний его лирического героя, его поэзия скорее приобретает переходный характер. Он осознает мир города привычным, но не уютным, в нем живет на интуитивном уровне генетической памяти тоска по природным истокам, несмотря на то, что «очагом …служила конфорка, / иноходцем рысистым — трамвай». В «Разговоре с веком» поэтом осознается противоречие между уходящим временем предков и современностью: «Я –вселенского джаза дитя — / отчего я рыдаю?» Нимбуев ощущает разлом времен, помнит прошлое и пытается увидеть и провести связь с будущим, и этим объяснима напряженность его лирического чувства. В стихотворении «Город спит» как фон решения лирической темы создается образ ночного города с «огнями эстакад», «лабиринтами кварталов», подобного гигантскому искусственному организму: «Темнота, немота, глухота: / словно ухо огромное города / ватой облачных серых кочевий заткнуто». Символическим олицетворением города становятся манекены из «безжизненно бледных витрин», «синтетические женщины», которых на миг оживляет поэт. В сознании художника разрыв между прошлым и будущим временами понимается как противоречие между естественной и искусственной жизнью, природного начала и цивилизации. Место города в этой оппозиции очевидно.

Изображение города, воссоздание городских мотивов и образов в поэзии Баира Дугарова имеет немаловажное значение, так же отражает переходный, синтетический характер его творчества. В цикле «Планида моя – горожанка» поэт видит облик столицы республики «…лазоревоглазой и бронзоволицей / в мешенье степных и славянских начал». Синтез различных культур становится характеристикой и приметой динамично изменяющегося времени: «…и всадники тают, и в грохоте дня / дрожит жеребенок степной – моя память. / И к небу кварталы возносят меня, / а я все не знаю: смеяться иль плакать». В эмотивной сфере лирического героя при отсутствии надрыва на первый план выходит сомнение.
Понимание же неизбежности и неуклонности хода времени, его законов определяет позицию приятия нового: «…и сердце мое принимает, / что рядом газон, а не луг, / что в небе не радуга тает, а твердо стоит виадук». Все же образный ряд «городских» стихотворений Б.Дугарова характеризуется сохранением оппозиции природных истоков и реалий городской жизни, что выражается в неизменно выстраиваемых антитезах. Символическим образом города для поэта становится асфальт, сковывающий живую землю, ему же противопоставляется по сути, форме, «дикое дитя ветровых просторов» — трава перекати-поле: «…катится по асфальту перекати-поле. / Видно так суждено ему, такова его доля». Тонкое ощущение мира природы, гармоничное слияние с ним, раскрывающееся в творчестве Б.Дугарова, с одной стороны, и реальность городского быта, который составляет уже не только и не столько фон разворачивающихся душевных драм и открытий лирического героя, с другой стороны, сочетаясь, определяют философско-созерцательную по преимуществу позицию поэта, которая не исключает и всплеска сильных чувств и переживаний, свидетельством чему являются строки из стихотворения «В Орлике», посвященного малой родине поэта: «Я очень прошу, заклинаю, / о век мой, в котором живу, / чтоб ты, этажи воздвигая, / не трогал мою синеву, не трогал моей колыбели,/ поскольку на этой земле / деревья, изюбры, метели, / с рожденья завещаны мне».

Таким образом, в освещении городских мотивов и образов преобладает традиционный взгляд и принципы изображения мира, только происходит процесс формирования урбанистического принципа.

Ирина Булгутова. БГУ. Доцент кафедры русской и зарубежной литературы, д.ф.н.

Зураг-https://minkultrb.ru/news/news/1789-ulan-udentsy-uvidyat-sovremennye-raboty-buryatskikh-khudozhnikov/

Уран хүн